ЮДИНА Мария Вениаминовна (9. IX 1899 - 20. XI 1970)

Мария Юдина - одна из колоритнейших и своеобразнейших фигур на нашем пианистическом небосклоне. К оригинальности мысли, необычности многих интерпретаций добавлялась и нестандартность ее репертуара. Чуть ли не каждое ее выступление становилось интересным, зачастую неповторимым событием. И всякий раз, будь то на заре творческого пути артистки (20-е годы) или гораздо позднее, ее искусство вызывало ожесточенные споры и среди самих пианистов, и среди критиков, и среди слушателей. Но еще в 1933 году Г. Коган убедительно указывал на цельность художественной личности Юдиной: "Как по стилю, так и по масштабу своего дарования эта пианистка настолько не укладывается в привычные рамки нашего концертного исполнения, что повергает в состояние некоторой растерянности музыкантов, воспитанных в традициях романтического эпигонства. Вот почему так разнообразны и противоречивы высказывания об искусстве М. В. Юдиной, диапазон которых простирается от упреков в „недостаточной выразительности" до упреков в „чрезмерной романтизации". Оба упрека несправедливы. По силе и значимости выражения пианизма М. В. Юдина знала очень мало равных себе на современной концертной эстраде. Трудно назвать исполнителя, искусство которого накладывало бы на душу слушателя такую властную, прочную, чеканную печать, как 2-я часть A-dur'нoro концерта Моцарта в исполнении М. В. Юдиной... „Чувство" М. В. Юдиной не исходит в воплях и вздохах: путем огромного душевного напряжения оно вытягивается в строгую линию, концентрируется на больших отрезках, перемалывается в совершенную форму. Кое-кому это искусство может казаться „невыразительным": неумолимая четкость игры М. В. Юдиной слишком резко проходит мимо многих ожидаемых „уютных" смягчений и закруглений. Названные особенности исполнения М. В. Юдиной позволяют сблизить ее игру с некоторыми современными направлениями в сценическом искусстве. Характерна здесь „полипланность" мышления, „крайние" темпы (медленные - медленнее, быстрые - быстрее обычных), смелое и свежее прочтение текста, весьма далекое от романтического произвола, но резко подчас расходящееся с эпигонскими традициями. Эти черты звучат по-разному в применении к различным авторам: быть может, убедительнее в Бахе и Хиндемите, чем в Шумане и Шопене". Проницательная характеристика, сохранившая свою силу и на последующие десятилетия...

Юдина пришла на концертную эстраду после окончания в 1921 году Петроградской консерватории по классу Л. В. Николаева. Кроме того, она занималась у А. Н. Есиповой, В. Н. Дроздова и Ф. М. Блуменфельда.

На всем протяжении творческого пути Юдиной для нее были характерны артистическая "подвижность" и быстрая ориентировка в новой фортепианной литературе.

Здесь сказывалось ее отношение к музыкальному искусству как к живому, непрерывно развивающемуся процессу. В отличие от подавляющего большинства признанных концертантов Юдину и на склоне лет не покидал интерес к фортепианным новинкам. Она стала первой в Советском Союзе исполнительницей сочинений К. Шимановского, И. Стравинского, С. Прокофьева, П. Хиндемита, Э. Кшенека, А. Веберна, Б. Мартину, Ф. Мартена, В. Лютославского, К. Сероцкого; в ее репертуар входили Вторая соната Д. Шостаковича и Соната для двух фортепиано и ударных Б. Бартока. Юдиной посвятил свою Вторую фортепианную сонату Ю. Шапорин. Ее интерес ко всему новому был прямо-таки ненасытным. Она не ждала, покуда к тому или иному автору придет признание. Она сама шла к ним навстречу. Многие, очень многие советские композиторы находили у Юдиной не просто понимание, но живой исполнительский отклик. В ее репертуарном списке (помимо упомянутых) находим имена В. Богданова-Березовского, М. Гнесина, Э. Денисова, И. Дзержинского, О. Евлахова, Н. Каретникова, Л. Книппера, Ю. Кочурова, А. Мосолова, Н. Мясковского, Л. Половинкина, Г. Попова, П. Рязанова, Г. Свиридова, В. Щербачева, Мих. Юдина. Как видим, представлены и зачинатели нашей музыкальной культуры, и мастера послевоенного поколения. И этот список композиторов еще больше расширится, если принять во внимание камерно-ансамблевое музицирование, которому Юдина предавалась с не меньшим энтузиазмом.

Распространенное определение - "пропагандист современной музыки" - право, слишком скромно звучит по отношению к этой пианистке. Ее артистическую деятельность хочется назвать пропагандой высоких нравственно-эстетических идеалов.

"Меня всегда поражала масштабность ее духовного мира, ее непреходящая одухотворенность,- пишет поэт Л. Озеров.- Вот она направляется к роялю. И мне, и всем кажется: не из артистической она направляется, а из людской толпы, с ее, этой толпы, думами и помыслами. Направляется к роялю, чтобы сказать, донести, выразить нечто важное, исключительно важное".

Не для приятного времяпровождения отправлялись любители музыки на концерт Юдиной. Им предстояло вместе с артисткой непредвзятым взором проследить за содержанием классических произведений, даже когда речь шла о хорошо известных образцах. Так вновь и вновь открываешь неизведанное в стихах Пушкина, романах Достоевского или Толстого. Характерно в этом смысле наблюдение Я. И. Зака: "Ее искусство я воспринимал как человеческую речь - величавую, суровую, никогда не сентиментальную. Ораторство и драматизация, подчас... даже не свойственные тексту произведения, были органически присущи творчеству Юдиной. Строгий, верный вкус полностью исключал даже тень резонерства. Наоборот, она уводила в глубины философского постижения произведения, что придавало такую огромную впечатляющую силу ее исполнению Баха, Моцарта, Бетховена, Шостаковича. Курсив, отчетливо проступавший в ее мужественной музыкальной речи, был совершенно естественным, ни в коем случае не навязчивым. Он лишь выделял и подчеркивал идейный и художественный замысел произведения". Вот именно такой "курсив" требовал от слушателя напряжения интеллектуальных сил, когда тот воспринимал юдинские трактовки, скажем, "Гольдберг-вариаций" Баха, концертов и сонат Бетховена, экспромтов Шуберта, Вариаций на тему Генделя, Брамса... Глубоким своеобразием были отмечены ее интерпретации русской музыки, и прежде всего "Картинок с выставки" Мусоргского.

С искусством Юдиной, пусть в ограниченном масштабе, позволяют ныне познакомиться и наигранные ею пластинки. "Записи, пожалуй, несколько академичнее живого звучания,- писал в „Музыкальной жизни" Н. Танаев,- но и они дают достаточно полное представление о творческой воле исполнителя... Мастерство, с которым Юдина воплощала задуманное, всегда вызывало удивление. Не сама по себе техника, неповторимый юдинский звук с густотой его тона (вслушайтесь хотя бы в ее басы - мощный фундамент всего звукового здания), но тот пафос преодоления внешней оболочки звучания, который открывает путь в самую глубину образа. Пианизм Юдиной всегда материален, полновесен каждый голос, каждый отдельный звук... Юдину подчас упрекали в известной тенденциозности. Так, например, Г. Нейгауз считал, что в своем осознанном стремлении к самоутверждению сильная индивидуальность пианистки часто переделывает авторов „по своему образу и подобию". Думается, однако (во всяком случае, в отношении к позднему творчеству пианистки), что мы никогда не встречаем у Юдиной художественного произвола в смысле „я так хочу"; этого нет, но есть „я так понимаю"... Это не произвол, а свое отношение к искусству".

По свидетельству очевидцев, и педагогический метод Юдиной лежал вдалеке от проторенных путей. Пианистка последовательно преподавала в Ленинградской (1923-1931), Тифлисской (1933-1935) и Московской (1936-1939) консерваториях, а также в Институте имени Гнесиных (1943-1960). В 1939 году ей было присвоено звание профессора.

Юдина редко высказывала в печати свои взгляды на искусство. Однако некоторые из метких соображений рельефно иллюстрируют ее художественные принципы, весьма точно реализовавшиеся в исполнительской практике: "Значимость высказывания - основное, а отсутствие содержания - грех, который ничем не прикроешь, не замаскируешь, даже и злоупотребляя в игре столь любимой многими сентиментальностью... Наша, музыкантов, задача есть побуждение слушателя к известной духовной направленности, и в этом смысле соприкосновение с музыкой - толчок к новому пониманию реальности.

Иным в искусстве нравится сентиментальность, а в музыке нравится, когда интерпретатор в своем проникновении вглубь не идет дальше привычного. Бывает не всегда легко последовать за артистом, когда он толкует не только о „правдоподобном"... но и „высекает образ", сталкивая две глыбы, два образа, будто бы изваянные из противоположностей... Такая диалектика становления образного в интерпретаторском искусстве только кажется нам современной, это не есть нечто выдуманное в новом времени, такое существовало всегда. Потому что вечно понимание человека как создания сложного, „многомерного"...

...„Правильность" вовсе не обеспечивает жизненность творения, а часто противоречит ей. Мнимая субъективность мышления утверждает реальную множественность действительности, в то время как стремление к единственно возможной „правильной" трактовке сугубо мертвенно, метафизично. Когда мастер стремится к выразительности, то не думает о „правильности", а сопоставляет и выдвигает на первый план такие образы, которые на поверхностный взгляд должны были бы остаться в тени. Он сводит воедино несоединимое, он лепит, он подчеркивает противоречивость освещения, и тем достигается задуманное воздействие! Подлинный музыкант силой своего подлинного же восприятия разбивает цепи канонов, а молодые исполнители слишком уж часто подчиняются правилам, безоговорочно признавая в них смысл. Потом этими же правилами-мерками они измеряют искусство,- страшнейшая ошибка, потеря „зрячести"!" Такой "зрячестью" в высшей степени обладала Мария Вениаминовна Юдина...

Лит.: Мария Вениаминовна Юдина. Статьи. Воспоминания. Материалы.- М., 1978.

Цит. по книге: Григорьев Л., Платек Я. "Современные пианисты". Москва, "Советский композитор", 1990 г.

При копировании материалов сайта активная ссылка на Все пианисты. История фортепиано. обязательна!