Владимир Софроницкий

СОФРОНИЦКИЙ Владимир Владимирович (8. V 1901-29. VIII 1961)

засл. деят. иск. РСФСР (1942), Гос. премия СССР (1943)

Вехи биографии. В 1921 году окончил Петроградскую консерваторию по классу Л. В. Николаева; про своего педагога Софроницкий говорил позднее: "Я ему очень благодарен, и я преисполнен к нему уважения, но, в сущности, я с ним больше играл в четыре руки, чем занимался". В 1928 году - гастроли в Польше и Франции. В 1936-1942 годах - профессор Ленинградской, затем Московской консерваторий.

При всем желании к этой "событийной канве" прибавить нечего. Согласимся со словами Д. Благого: "Когда знакомишься с биографией Софроницкого, невольно удивляешься необычайности ее в сравнении с биографиями большинства концертирующих артистов. Лишь однажды гастролировал он за пределами Родины.., почти всю жизнь безвыездно прожил в своем родном городе Ленинграде, а затем, в послевоенные годы,- в Москве, Не слишком богатый внешними событиями жизненный путь пианиста был прежде всего „биографией" его искусства: непрерывным, все более глубоким проникновением в смысл и красоту музыкальных сочинений, ставших неразлучными спутниками его жизни, достижением все более совершенного их воплощения, приобщением к своему искусству все более широких масс слушателей, художественным и нравственным (еще раз напомним о нераздельности этих понятий для Софроницкого) воспитанием их".

Искусство интерпретации по самой своей природе предполагает индивидуальный подход к тому, что заключено в нотных строчках. Однако, так сказать, "процент" индивидуальности у разных артистов бывает разным. Так вот у Софроницкого он был близок к максимуму. К какому бы композитору он ни обращался, он всегда умел взглянуть на музыку непредвзятым взором. "Его игра,- писал Г. Нейгауз,- вызывала какое-то особое, обостренное чувство красоты, сравнимое с красотой и запахом первых весенних цветов - ландыша или сирени, которые трогают не только сами по себе, но и как ожившее воспоминание о столько раз и всегда заново, всегда в первый раз пережитом и испытанном". Тот же Г. Нейгауз любил повторять: "Как дважды нельзя вступить в одну и ту же реку, так дважды нельзя услышать от Софроницкого одно и то же произведение". Таков был сознательный принцип артиста, говорившего: "Я всегда нахожу новое в произведении, и мои критики ставят мне в упрек именно то, что у меня нет ничего определенного, устойчивого в исполнении даже одной и той же вещи. Они не понимают, что я должен внутренне, для себя, оправдать свое исполнение, должен услышать, почувствовать новое, не то, что было раньше,- что же тут плохого?"

Действительно, ничего плохого тут нет, и все это так, однако, на протяжении творческого пути артиста в нем, по мнению многих авторитетных исследователей, можно выделить определенные, объединяющие этапы. "Повышенный" романтический тонус, подчеркнутая субъективность раннего периода, значительность, даже монументальность его игры в сороковые годы, наконец, синтез упомянутых (да и других) качеств - вот схематично основные этапы его художественной эволюции. На эти существенные изменения исполнительского почерка Софроницкого обращал внимание, в частности, Д. Рабинович. В 1958 году он отмечал: "В эволюции трактовки скрябинского творчества, словно в зеркале, отразился путь его собственного художественного развития: от порывистости, горения, экстатичности, даже чувственности,- к выявлению элементов волевых и интеллектуальных. Его нынешний Скрябин - трагедийный, реалистический, без намека на "мистические прозрения" или эротику. Он "материализован", приближен к земле и живым человеческим чувствам". И через три года: "...в исполнительстве Софроницкого за последнее время наметились новые тенденции. Оно стало более взрывчатым, более вулканичным. В „Мефисто-вальсе", в листовских этюдах, в Тарантелле Шопена громадный темперамент артиста, как встарь, моментами неудержимо прорывается из душевных глубин. Только не надо ставить знака равенства между Софроницким - сегодняшним и - двадцатых годов. „Новый этап" знаменует не возвращение пианиста к собственной юности, но дальнейшее движение вперед, поиски синтеза всего, что когда-либо было лучшим в искусстве этого замечательного художника".

Нужно заметить, что в этом становлении творческого почерка пианиста важную роль играли значительные события истории нашей страны, и в частности. Великая Отечественная война. Одно из немногих автобиографических высказываний Софроницкого относится к 1942 году: "В Ленинграде я сыграл свой первый сольный концерт - это было в 1920 году. И, наконец, в Ленинграде, ощетинившемся, суровом и темном городе Ленина, 12 декабря прошлого года состоялся концерт, который трудно забыть. В зале Театра имени Пушкина было три градуса мороза. Слушатели, защитники города, сидели в шубах. Я играл в перчатках, с вырезанными кончиками пальцев. Но как меня слушали и как мне игралось!.. Я понял - пока лучшие люди нашей страны отстаивают каждую пядь Советской земли, пока наши дети (и среди них мой сын) сражаются на фронтах Отечественной войны, мы, художники Советской страны, должны своим искусством поднимать духовные и физические силы народа на разгром врага. Когда мне стало ясно, для чего надо играть, я почувствовал как и что надо играть. Многие произведения, любимые прежде, стали казаться мне мелкими. Требовалась музыка больших чувств, музыка героическая, зовущая к борьбе. Может быть, только в эти дни по-настоящему я понял и почувствовал величие бетховенской "Аппассионаты" и героическую призывность 3-й сонаты Скрябина. На первых же концертах я был несказанно обрадован, ощутив... что я нашел путь к сердцам слушателей, бившимся в унисон с моим сердцем пианиста и патриота, советского гражданина и ленинградца". Комментируя эти слова артиста, Л. Баренбойм писал позднее: "Мне не пришлось слышать Софроницкого в первые годы войны. Но цикл концертов, проведенный им в Ленинграде (в 1945 году), показал, что эта характеристика самого пианиста верна: игра его действительно наполнялась героическим пафосом и возвышенной страстностью". Но и "подход" к страстности был у Софроницкого достаточно своеобразным. Вот его слова: "Чем эмоциональнее вы будете играть, тем лучше, но эта эмоциональность должна быть спрятана, так спрятана, как в панцире. Когда я теперь выхожу на эстраду, на мне под фраком "семь панцирей", и, несмотря на это, я чувствую себя голым. Значит, нужно четырнадцать панцирей. Я должен хотеть сыграть так хорошо, так полно пережить, чтобы умереть, и притом сохранить такое состояние, будто это и не я играл, и я тут ни при чем. Какое-то особое спокойствие должно быть и когда встаешь от рояля - будто и не ты играл".

В репертуарном списке Софроницкого найдем, естественно, множество имен. Однако у него были ярко выраженные привязанности. Вершина вершин-Скрябин. Идут годы, но по-прежнему интерпретации Софроницкого остаются здесь немеркнущим образцом. Все богатство скрябинского фортепианного мира было подвластно ему. В период изумительных своих озарений он с гипнотической силой завораживал, заколдовывал слушателей. Что-то было в этом от блоковской поэзии. Недаром артист так любил стихи Александра Блока...

С

офроницкому очень близки были романтические шедевры Шумана, Шопена; Листа он предпочитал не бравурно-виртуозного, но психологически углубленного - си-минорная Соната, "Мефисто-вальс", поздние сочинения. В программах пианиста часто звучала бетховенская музыка, но особенно привлекал его Бетховен, вырвавшийся на романтические просторы. Наконец, поистине чудом исполнительского искусства можно назвать его истолкование песен Шуберта - Листа: какая многоплановость фразировки, тонкость сопоставлений, проникновенность кантилены! Как замечает К. Аджемов, "речевая" выразительность игры В. Софроницкого столь сильна, что, кажется, будто фортепиано "говорит" под его пальцами. Артист непосредственно высказывает мысль автора. Не в этом ли видел Антон Рубинштейн высший смысл деятельности исполнителя, говоря, что "воспроизведение - это второе творение"?

При всех творческих метаморфозах, которые пережил Софроницкий, при всей изменчивости его настроений артистическая натура музыканта всегда привлекала удивительной цельностью, органичностью. И это всякий раз ощущала аудитория, которую он захватывал безраздельно. "Слушая Софроницкого,- писал Д. Благой,- трудно, почти невозможно было заставить себя анализировать происходящее, расчленять звучащую музыку - так бесполезно пытаться разъять на составные части процесс живого, непрерывного движения. Это была не сумма отдельных сторон пианистического мастерства, но абсолютно неделимое целое, воспринимавшееся как своего рода таинственное, необъяснимое чудо природы", и к этому мнению могли присоединиться многие и многие слушатели.

Интенсивность выступлений Софроницкого, целиком зависевшая от его внутреннего настроя, сильно колебалась. В одни периоды он играл чрезвычайно часто, в другие почти исчезал с концертного горизонта. В последние годы жизни предпочитал играть в скромных по размеру залах - Малом зале Московской консерватории, в Доме ученых, в Музее имени Скрябина.

К сожалению, записываться Владимир Софроницкий не любил, при жизни артиста было выпущено лишь две долгоиграющие пластинки. Однако в 60-е годы из всех хранилищ были собраны всевозможные записи (трансляционные, любительские, старые пластинки и т. д.) на 50 часов звучания. Проделавший эту огромную работу, пианист И. Никонович (друг Софроницкого) писал: "Трудно представить себе что-либо более абсурдное, чем „эталонно", навечно зафиксированный, застывший Софроницкий. Кроме того, для него, быть может, в большей степени, чем для других крупнейших артистов прошлого и настоящего, было важно именно непосредственное общение со слушателями. Магнетизм, от него исходивший и пронизывавший зал еще до первых прикосновений его к инструменту. И - гипноз во время игры. Концерт становился внутренним действом - к этому он стремился сознательно, об этом часто говорил,- когда вступали в права не только чувство и мысль художника, раскрывавшего самое свое сокровенное, но и сложнейшие феномены психики, направленные на то, чтобы „зачаровать" слушателя, погрузить в особый духовный художественный „транс". В этом, по его словам (и тут особенно ярко проявлялся поразительный психологический ассонанс со Скрябиным), состоял конечный результат всей его работы, основной смысл выступления, высшая сверхзадача искусства. И обо всем этом запись может лишь напомнить - не передать".

И все же... Около сорока пластинок, выпущенных Всесоюзной студией грамзаписи, сохранили и для будущих поколений частицу того неповторимого явления, которое называется „искусство Софроницкого"".

Л и т.: Воспоминания о Софроницком./Сост. и ред. Я. Мильштейн.- М:, 1970; Дельсон В. Владимир Софроницкий.- М., 1959; Рабинович Д. Портреты пианистов.- М., 1962.

Цит. по книге: Григорьев Л., Платек Я. "Современные пианисты". Москва, "Советский композитор", 1990 г.



При копировании материалов сайта активная ссылка на Все пианисты. История фортепиано. обязательна!