ОГДОН Джон (р. 27. I 1937 - 1. VIII 1989)
Среди участников Второго международного конкурса имени П. И. Чайковского в Москве Огдон сразу заявил о себе как "возмутитель спокойствия". Решительно все - и внешний облик артиста, и манера держаться на эстраде, и репертуар, и, конечно, сама игра - было необычным. Необычным по своей восторженности был и первый отклик на его выступление, появившийся в конкурсном бюллетене еще в ходе соревнования. С. Хентова писала: "Этот грузный бородатый молодой человек сразу захватил внимание слушателей и доставил им редкую художественную радость. Огдон - музыкант с пылкой, смелой, оригинальной фантазией. Он очень по-своему играет давно известные сочинения, освещая их новым светом. Каждая интонация у Огдона полна глубокого жизненного смысла и потому доходит до сердца. Не сковывая себя заранее определенными схемами, он творит на эстраде. Широкий и полный охват музыки позволяет ему слышать не только внешнюю красоту, но и скрытый „подтекст" каждого произведения".
Правда, и в ту пору у Огдона были не только поклонники: с первого же своего появления на эстраде он вызывал бурные споры и среди слушателей, и среди специалистов. Более того, как подметил один из критиков, "почти в каждом слушателе было „за" и „против" Огдона"; Это говорило и о своеобразии его индивидуальности, и о ее противоречивости. Аудиторию поражали и захватывали его темпы, иногда неожиданно замедленные, но чаще стремительно быстрые, несколько прямолинейный, "белый" звук, масштабность кульминаций, а главное, быть может, чувство раскованности, особенно поражавшее именно на фоне конкурсного волнения других. Раскованности, делавшей его игру как бы публичной импровизацией, создававшей неповторимое впечатление трепетной сиюминутности рождения произведения. Словно ему и дела не было до публики, до жюри, до установившихся традиций и трактовок... Иногда это поражало как откровение (например, в Первом концерте Листа), иногда было не слишком убедительно, как в Сонате Чайковского. Но это всегда было отчетливо "по-огдоновски".
"Первое, что приходит в голову, когда слушаешь Огдона,- экая громадина! Громадны его воздействие на аудиторию, его талант, масштабы его творческих концепций, всегда серьезных, проникнутых мыслью - глубокой и ищущей",- писал тогда Д. Рабинович. В ту пору авторитетный критик ставил вопрос о родственности Огдона - по таланту и масштабу дарования - таким корифеям, как Гилельс, Рихтер, Микеланджели. "Думается, что необычайная сила воздействия на слушателей его игры вызвана в первую очередь редким сочетанием двух вовсе не сходных, но равно драгоценных для художника качеств. Мягкая человечность и какая-то почти детская непосредственность соединяются с могучим интеллектом музыканта - интеллектом, позволяющим ему вскрывать тончайшие и глубочайшие закономерности исполняемых произведений, находить ключ к пониманию сочинений различных эпох и стилей",- продолжал ту же мысль Д. Благой.
Жюри высоко оценило самобытность и мастерство этого таланта, удостоив Огдона высшей награды. Э. Гилельс, возглавлявший "судей", отметил в своей итоговой статье: "Огдон - импровизатор, как бы сливающийся с инструментом и извлекающий из него самые крайние звучания, от тончайшего шелеста звуков до нарастаний, иногда даже гиперболичных. У него индивидуальная аппликатура (особенно необычная в концерте Листа), но результат убеждает. Огдон - думающий художник, не идущий проторенными путями. Он прекрасный музыкант с. очень самобытным пианистическим почерком".
Как пойдет развитие артиста дальше? Вот вопрос, волновавший тогда многих. Перспективы его казались радужными, возможности - безграничными. Правда, мы тогда не могли предполагать, что перед нами уже вполне сформировавшийся музыкант, будущее которого, как это ни парадоксально, сулит меньше неожиданностей, чем настоящее. Нам были известны лишь сухие факты биографии пианиста, который подошел к московскому конкурсу, несмотря на свои 25 лет, уже обладая огромным опытом. С трех лет он просиживал за пианолой, в шесть начал брать уроки музыки в родном Манчестере; затем в Музыкальном колледже его учителями были И. Элинсон (по фортепиано) и Р. Халл (по композиции). Интересы его были очень широки, и, пожалуй, прежде всего внимание мальчика привлекала музыка начала нашего столетия - Равель, Скрябин, Сибелиус, Бузони. Следующая стадия обучения проходила в консерватории под руководством К. Биггса и Т. Питфилда; композицией он занимался у П. Максуэлл-Девиса и у А. Герра.
Примечательно, что первое публичное выступление Огдона имело место в рамках Недели новой музыки, где он исполнял сочинения своих педагогов. А вскоре уже сыграл ре-минорный Концерт Брамса с оркестром под управлением Д. Барбиролли. Важной вехой в становлении артиста стали месяцы совершенствования в Базеле у Эгона Петри; они укрепили его веру в себя, техническое мастерство и влюбленность в творчество Бузони ("Этот юноша действительно гениален",- говорил учитель). Огдон завершил учебу у Д. Меттьюза в Англии и в 1958 году начал свою профессиональную карьеру исполнением в Ливерпуле Концерта Бузони. Тогда же он вышел победителем Международного конкурса в Ливерпуле.
Таким образом. Конкурс имени Чайковского не стал переломным моментом для биографии артиста, хотя, конечно, способствовал его популярности. Уже тогда его концертный график был предельно загружен: даже из Москвы летал в Глазго, чтобы исполнить Первый концерт Бартока. С тех пор английский артист вот уже два десятилетия непрерывно концертирует, записал десятки пластинок. Многократно приезжал он и в нашу страну, выступал и как солист и с оркестрами, исполнил множество самых разнообразных сочинений. Только в 1966 году он сыграл в Москве пять программ, в которых умудрился не повторить ни одного произведения. И все это время споры об Огдоне не утихали, сторонники и противники его манеры продолжали "ломать копья". Но с течением времени репутация Огдона - и у нас, и за рубежом - неуклонно, хотя и медленно, теряла вес. И для этого, к сожалению, были основания. Еще в середине 60-х годов Д. Рабинович подметил, что "с недавних пор он стал внушать серьезные опасения тем, кто ценит и любит его искусство. Он не утратил достоинств, в 1962 году сделавших его одним из победителей Конкурса имени Чайковского: не убыл его талант, не стала меньше его громадная техника, не оскудела его звуковая палитра... А все-таки приходится констатировать, что Огдон не двинулся вперед, зато ощутимее стали присущие ему недочеты, прежде всего неумение владеть собой".
С годами противоречивость искусства Огдона все больше выступает наружу; кажется, в самой этой противоречивости - сущность его музыкальной личности. Увлеченность музыкой то и дело переходит в свою противоположность на эстраде. Огдон играет и записывает все подряд - классику, романтику, современную музыку, фортепианные дуэты (с женой, пианисткой Брендой Лукас) и скрипичные дуэты (с Р. Риччи); он пишет музыку и сам исполняет ее. Его репертуар поистине безграничен, программы всегда содержательны и интересны. Нельзя, в частности, не отметить заслуг артиста в пропаганде музыки своих соотечественников.
Но при этом часто трудно отделаться от мысли, что такая универсальность переходит во всеядность. Не успевая выучить произведение, пианист нередко играет на эстраде по нотам; растет процент технического брака - несыгранные ноты и фразы, фальшивые и просто лишние звуки, темповые и динамические вольности. Прежде склонность к колористическим эффектам не мешала раскрываться многогранности его натуры; со временем критики стали подмечать, что "во имя проникновения в какой-то звук особого тембра он способен забыть, что этот один звук - лишь деталь более крупной конструкции". Некоторые эпизоды артист пробегает "скороговоркой", как бы стремясь скорее добраться до выигрышного, интересного места. Иной раз создается впечатление, что воспринимая, "схватывая" музыку очень быстро, он играет как бы "про себя", не давая себе труда объяснить свое понимание слушателям.
В 1966 году Д. Благой отмечал: "Менее всего заботится пианист о том, чтобы „убедить". Он - прямая противоположность пианистам, играющим на публику". Позднее это качество настолько гипертрофировалось, что стало походить на пренебрежение публикой. Его игра подчас стала напоминать своего рода беглое чтение с листа, где художественная сторона не так уж важна; вспомним хотя бы его исполнение Второго концерта Бартока с оркестром Би-би-си в Москве. Если раньше кое-кто склонен был, находя "трещины" в его технике, воспринимать их как "протест против технической бесперебойности современного исполнительства", то теперь стало трудно усмотреть тут что-либо, кроме небрежности и неряшливости. Вспомнилось, что советский музыковед Я. Мильштейн еще в 1963 году напомнил Огдону слова Листа: "Недостаточно делать, надо еще доделывать". Артист не прислушался к этому предупреждению.
Конечно, все сказанное не зачеркивает ни таланта Огдона, ни значительности его как яркого, интересного художника. Находясь в своей лучшей форме, он и сейчас способен увлечь свежей мыслью, смелой фантазией, умением размышлять за роялем, интеллектуальной глубиной и насыщенностью исполнения. Но когда сам артист оказывается не готов к таким "размышлениям" и начинает фантазировать за инструментом потому лишь, что не успел этого сделать заранее, тогда в лучшем случае он успевает сыграть все необходимые ноты.
В 1960-е годы Огдон много концертировал, записывался и сочинял, однако в начале 1970-х у него начались проблемы со здоровьем, и в 1973 он был помещён в психиатрическую больницу Модсли в Лондоне с диагнозом «шизофрения».
Лишь в 1980 году Огдон смог вернуться на сцену, но налицо был явный творческий спад в его игре. Тем не менее, он сделал ряд выдающихся записей, среди которых выделяется масштабный цикл «Opus Clavicembalisticum» Кайхосрова Сорабджи (1988), уместившийся на четырёх компакт-дисках. Через несколько месяцев после завершения этой записи Огдон умер в Лондоне от воспаления лёгких.
Частично цитируется по книге: Григорьев Л., Платек Я. "Современные пианисты". Москва, "Советский композитор", 1990 г.
При копировании материалов сайта активная ссылка на Все пианисты. История фортепиано. обязательна!