МОИСЕИВИЧ Бенно (22. II 1890-9. IV 1963)

В своей книге о пианистах А. Чесинс вспоминает, как, побывав впервые на концерте этого артиста, он сказал патриарху фортепианного искусства Иосифу Гофману: "Ваше Величество, мне кажется, я слушал на днях вашего наследника". Не раздумывая ни секунды, Гофман ответил: "Ну, значит вы слышали Моисеивича. Да, это прирожденный представитель романтической традиции. Теперь остается только посмотреть, хватит ли у него усидчивости и до какой степени он будет способен выдержать то "одиночное заключение", которого требует талант такого рода"...

Случилось это в начале 20-х годов, во время первых выступлений Моисеивича в США. Прошли десятилетия. Моисеивич снискал мировую славу, но и при жизни этого мастера, и после его смерти за ним как-то незаметно закрепился ярлык представителя "романтической традиции". Это определение можно встретить и в солидных энциклопедиях, и в воспоминаниях, и в специальных исследованиях. Но, право же, в наши дни понятие исполнительского романтизма стало настолько растяжимым, что подчас включает в себя самых различных, не схожих между собой артистов,- от гигантов интерпретации до "салонных львов". Именно так нередко трактует этот термин Гарольд Шонберг, подчас склонный к рискованным обобщениям. "Как и почти все ученики Лешетицкого, он принадлежал к числу поздних представителей романтического интерпретаторского стиля,- пишет он о Моисеивиче.- Это означает: гибкость, звонкое проведение мелодии, глубина внутренних переживаний и свобода интерпретации". И еще более выдавая зыбкость такой характеристики, Шонберг добавляет: "У Моисеивича эта свобода укрощалась, однако, безошибочной музыкальностью"...

Нет, едва ли можно согласиться с таким определением. Качества, о которых пишет Шонберг, действительно были присущи Моисеивичу, но присущи не как приметы того или иного направления, а просто как черты большого художника, представителя великой традиции пианизма нашего столетия. И если уж искать аналогий, то, пожалуй, прежде всего приходит на память имя Рахманинова, который высоко ценил искусство своего младшего коллеги, видел в нем, по словам современников, одного из достойных своих преемников. В свою очередь, для Моисеивича русский пианист всегда был кумиром, а со временем стал и другом. "Мальчиком я думал о Рахманинове как о творческом гиганте, почти нереальной личности, превратившейся в легенду; я и мечтать не мог, что в один прекрасный день великий человек придет на мой концерт и попросит, чтобы его мне представили. Он был очень любезен и великодушен, похвалив мою игру; особенно понравилось ему исполнение Прелюдии си-бемоль минор. "Это моя любимая прелюдия",- сказал я. "Приятно слышать, так как это и моя любимая прелюдия",- ответил он.

Впоследствии двух музыкантов связывала взаимная симпатия, никогда, однако, не приводившая у младшего к подражанию или к слепому копированию своего кумира. Напротив, Моисеивич находил в интерпретации музыки Рахманинова свои краски, свои приемы. Однажды, например, они вместе слушали запись рахманиновского Второго концерта, сделанную Моисеивичем; автор заметил, что исполнитель изменил аппликатуру в первой части и одобрил его находку. Считался с его мнением и Морис Равель. А Моисеивич своего мнения никогда не скрывал, каков бы ни был авторитет композитора. Так, в "Игре воды" он делал непредусмотренные автором ритардандо, и когда Равель пытался возражать, решительно заметил: "Этого требует музыка, которую вы написали. Вам следовало бы написать нечто другое, если вас не устраивает тут ритардандо".

Сказанное вовсе не означает, что Моисеивича отличала вольность в обращении с авторским текстом, присущая иным его современникам. Нет, он просто неизменно стремился к передаче не столько буквы (точнее ноты), сколько духа произведения. Характерно в этом плане его отношение к традиционным каденциям классических концертов, например, бетховенских: он почти не играл их, считая, что большинство каденций нарушает цельность авторского замысла, и в подтверждение своей точки зрения ссылался на Рахманинова.

Пожалуй, именно это творческое начало, творческая свобода составляла главное отличие и главную притягательную особенность игры Моисеивича, неизменно превращая исполнение в подлинную интерпретацию, окрашенную неповторимыми чертами индивидуальности исполнителя. "Технически он ослепляет, музыкально - очаровывает естественностью и ясностью своей интерпретации,- пишет американский музыковед Г. Залесски.- Он придает оттенок новизны всему, рассматривая даже самые холодные и суровые страницы классики в новом свежем свете и под неожиданным, всегда оригинальным углом зрения. Как он сам утверждает, две интерпретации одного и того же сочинения никогда не должны быть одинаковыми, они должны отражать настроение артиста, его идеи, а они все время неизбежно изменяются". Вот именно эта новизна, "неизбежность открытия", всегда привлекали слушателей в концертные залы, где выступал Бенно Моисеивич.

Карьера артиста продолжалась более полувека. Он родился и вырос в Одессе, рано проявил музыкальную одаренность и начал обучаться в Музыкальной школе местного отделения РМО у педагога Д. Климова. Девятилетним мальчиком Моисеивич публично исполнял классические трио вместе со знаменитым М. Эльманом и скрипачом Э. Коханьским (братом П. Коханьского). В 1904 году юноша поступил в Венскую консерваторию, четыре года проучился в классе Т. Лешетицкого и только после этого начал концертную деятельность. Его дебют состоялся в 1908 году в Лондоне, городе, который стал для него второй родиной. Отсюда он совершал регулярные концертные поездки, побывав не только во всех крупных городах Западной Европы и США, но также и в Индии, Индонезии, Китае, Японии, Новой Зеландии, Австралии, Южной Америке.

Популярность артиста и размах его концертной деятельности достигли своей кульминации в годы второй мировой войны. Только в Англии (гражданином которой он стал в 1942 году) Моисеивич дал свыше восьмисот концертов; он играл на заводах и в воинских частях, в госпиталях, причем играл как правило бесплатно. Весь сбор со ста своих концертов он отдал в фонд помощи Советскому Союзу в его борьбе против фашизма. За эту благородную деятельность артист был удостоен звания Командора Британской империи, а позже избран почетным членом Королевской филармонии.

Не снижал Моисеивич интенсивности своих выступлений и в послевоенный период. Особенно большой популярностью пользовались в Лондоне и Нью-Йорке его ежегодные циклы из произведений Бетховена, Шумана, Рахманинова - любимых авторов артиста. Его искусство с годами не только не потеряло своей привлекательности, но стало еще масштабнее, глубже, проникновеннее. В середине 50-х годов журнал "Мюзик энд мюзишнс" констатировал, что "за последнее время его игра созрела в рафинированную музыкальность, позволяющую Моисеивичу углубляться в содержание произведений и извлекать оттуда самую суть, которую только великий артист способен уловить и только пианист, в совершенстве владеющий инструментом, способен выразить. Он по-прежнему может изумлять техническим блеском, но сквозь него сияет огонь зрелого и мудрого артиста, теплота музыкальности и понимание, которые делают его появление на эстраде радостью для тех, кто предпочитает в музыке результат - средствам".

Искусство Моисеивича не тускнело, его мастерство не было подвластно времени. Быть может потому, что, как любил говорить сам артист, он постоянно учился - у классиков, у современников, у музыки. Еще летом 1961 года он сделал несколько блестящих записей произведений Шумана, Бетховена, Мусоргского. "Моисеивич, кажется, не желает делать никаких уступок времени: его концертный план по своей насыщенности представляется вызовом любому пианисту, который моложе его вдвое",- писал тогда американский критик Д. Ардойн. В те дни один из журналистов спросил музыканта, знает ли он, что такое предконцертное волнение, не боится ли он забыть ноты. "Если придет время, когда пропущенная нота станет важной для меня или моих слушателей, у меня больше не будет права играть. Но до тех пор я буду пытаться делать саму музыку столь значительной, чтобы ни мои слушатели, ни сам я не думали об отдельных нотах"... Это время не пришло - Моисеивич умер спустя год после того, как были сказаны эти слова.

Итак, каково же место этого артиста в исполнительской культуре нашего столетия? На этот вопрос, пожалуй, лучше всего ответил его коллега Луис Кентнер: "Для меня Моисеивич всегда был представителем "старшего поколения", но несмотря на это, я не испытывал ничего, кроме восхищения, перед этим старшим поколением, этими гигантами прошлого, которых теперь уже кое-кто считает окончательно вышедшими из употребления, побежденными, замененными, дискредитированными. Стало своего рода модным насмехаться над "романтическими" пианистами. Но что в действительности подразумевают термины "классический" или "современный" пианист - не слишком ясно, если это не полное отсутствие чувства, выразительности, фразировки, гибкости, суровое добровольно взятое обязательство играть "правильные" ноты без какой-либо попытки постичь, что композитор - будь то классик или романтик, хотел ими выразить. В этом смысле Моисеивич был безусловно романтическим пианистом, но как бессмысленно становится это слово, когда его употребляют в уничижительном смысле! Рахманинов - имя, которое возникает в памяти, когда думаешь о Моисеивиче,- был "романтическим" композитором (по крайней мере, когда я ходил в школу), и тем не менее Моисеивич играл его музыку со строгим благородством и отсутствием сентиментальности, которые характерны были и для самого композитора. С другой стороны, никто не мог бы придать больше выразительности, чувства стиля и технического мастерства исполнению бетховенской сонаты или концерта. Романтический пианист? Долой наклеивание ярлыков, и это прежде всего! Быть может, больше подойдет "великий пианист", если эпитет "великий" можно по праву приложить к художнику-интерпретатору".

Цит. по книге: Григорьев Л., Платек Я. "Современные пианисты". Москва, "Советский композитор", 1990 г.

При копировании материалов сайта активная ссылка на Все пианисты. История фортепиано. обязательна!