МАЛЦУЖИНЬСКИЙ Витольд (10. VIII 1914 - 17. VII 1977)

Превратности артистических судеб, секреты возникновения и закрепления за тем или иным артистом определенной репутации подчас бывают необъяснимы. Витольд Малцужиньский приехал к нам в начале 60-х годов, в пору своего расцвета, уже пользуясь славой "последнего представителя большого пианистического стиля прошлого столетия" и, что самое поразительное, с легкостью подтвердил такую репутацию. Критики - и у нас в стране, и за рубежом - словно не заметили, что "на дворе" уже 60-е годы столетия нынешнего, а концертант перед ними еще довольно молодой, едва достигший возраста артистической зрелости, и начал он свое восхождение лишь в послевоенные годы...

Значит, было в его игре нечто, дававшее основание критике, а вслед за ней и публике, зачислять Малцужиньского в ряды представителей "старой гвардии" - скажет читатель. Бесспорно, если понимать под этими признаками некоторую склонность к внешним эффектам в сочетании с изысканностью эстрадной манеры, свободой и несколько преувеличенной патетичность игры. Но разве "старые львы" были так уж похожи друг на друга? И разве эти качества, даже в сочетании с "художественным вкусом и артистическим тактом, тонкостью и элегантностью фразировки, богатым, но не форсированным звучанием", дают основание, как это сделано в третьем томе "Музыкальной энциклопедии", говорить о близости пианизма Малцужиньского пианизму XIX века, "и особенно шопеновскому"?..

Стремясь "привязать" Малцужиньского к "старой школе", многие критики акцентируют то, что он был последним и любимым учеником И. Падеревского. Действительно, сходство между ними есть, и заключается оно прежде всего в тяготении к масштабности и импозантности интерпретации, о чем писал журнал "Советская музыка". Но стоит сравнить записи двух артистов, и станет очевидно, что у Падеревского это стремление реализовывалось куда сильнее, чем у его ученика; он не обладал ни мощью звучания своего учителя, ни его безапелляционной свободой в применении рубато. Все это было подмечено критиком и обусловлено, по его мнению, "старой школой": "Отсутствие широких свободных движений рук определяет довольно ограниченный диапазон звучания форте, по преимуществу „атакированного", лишенного достаточного тембрального многообразия и гулкости. Гораздо сильнее пианист в мелкой технике. Ровность и легкость звенящих „рассыпчатых" пассажей legato - non legato напоминает жемчужную игру виртуозов минувших времен. Подкупает выразительное певучее пиано и вкрадчивое интонирование фортепианной кантилены".

Но эта точно очерченная профессиональная характеристика определяет, пожалуй, не столько исторические связи пианизма Малцужиньского, сколько его индивидуальные особенности, в числе которых, наряду с несомненными достоинствами, было и известное несоответствие между художественными тяготениями и возможностями - речь идет, конечно, не о возможностях технических (тут Малцужиньский был на высоте). Он стремился к масштабности, но лучше удавались ему фортепианные миниатюры, он претендовал на грандиозность, но в сочинениях крупной формы ему чаще всего недоставало цельности и размаха, эмоциональное и рациональное начала в его игре не всегда уравновешивались должным образом. И дело, конечно же, заключалось не в воспитании. Малцужиньский получил отличную, разностороннюю подготовку - сначала под руководством Е. Лефельда (1929-1932), затем у И. Турчиньского в Варшавской консерватории, совершенствовался у Падеревского в Швейцарии, М. Лонг и И. Филиппа в Париже. Сколько артистов, "хороших и разных", воспитали эти мастера!..

Впрочем, мы, кажется, увлеклись полемикой, и едва не забыли, что среди этих "хороших и разных" был и сам Малцужиньский. И не просто хороших, а блестящих и великолепных! Особенно когда он представал перед слушателями в "своем" репертуаре и прежде всего в шопеновском. Вот тут он действительно был достойным преемником Падеревского, унаследовав от него великое и редкое свойство захватывать аудиторию, свойство, которое и объяснить-то словами не всегда возможно.

Способность создать неповторимую атмосферу художественного переживания была в высокой степени присуща Малцужиньскому и позволяла ему, в лучшие минуты, даже превзойти себя, вырваться за рамки собственных творческих возможностей - подобно тому, как азарт спортивной борьбы позволяет спортсмену "прыгнуть выше головы" (т. е. поставить личный рекорд). Тогда ему удавалось все, игра становилась в глазах слушателей магией, а критик забывал о критике и восклицал "Успех, огромный успех!" А потом в конце рецензии спрашивал себя: "А каков же был этот концерт?", чтобы ответить: "С несомненными признаками величия, хотя и несколько старомодного, но и четко выраженными противоречиями, переломами. Есть в нем нечто удивительное, местами пианизм восхитителен, а местами робок, неуверен; есть падения, но есть и великолепные взлеты... В целом феноменально небанально для сегодняшнего дня, и интересно, очень интересно, несмотря на всю свою двойственность"... Но это - критик. А публика не рассуждала - она восхищалась, аплодировала, отдавая дань любви исполнителю. Конечно, не вся публика, но большая, подавляющая ее часть.

Правда, были и такие критики, которые становились на сторону публики, даже предпочитали его интерпретацию Шопена всем остальным. "Там, где Рубинштейн бывает изощренным и элегантным, Малцужиньский больше похож на крестьянина и сочен в своих характеристиках. Это представляется совершенно естественным, и конечный результат, как мне кажется, куда ближе к истине. Он подчеркивает вклад Шопена в возрождение подлинной народной музыки в XIX веке гораздо более отчетливо, чем Рубинштейн, сущность интерпретации которого принадлежит скорее гостиной. Малцужиньский демонстрирует свежий взгляд на музыку, то тоскливую, то жестокую, особо подчеркивая смены ритма, синкопированные акценты и динамические контрасты с агрессивной прямотой, вызывающей в сознании земную реальность. Он, кроме того, убедительно гибок в ритмах и рубато и лишь изредка позволяет себе непостоянство как каприз",- считает Э. Орга.

Особой, просто несравненной популярностью пользовался Малцужиньский на родине, в Польше, и для этого были основания. Дело объяснялось не только тем, что он родился и вырос в Варшаве и с этим городом был связан его первый крупный успех - исполнение ля-мажорного Концерта Листа в 1936 году на эстраде Варшавской филармонии. И позже, находясь за границей, Малцужиньский никогда не забывал о своей родине, верой и правдой служил польскому искусству. Дважды он успешно защищал честь польской исполнительской школы на крупных международных конкурсах-в Вене (1936 год, пятая премия) и в Варшаве (1937 год, третья премия). Для своего парижского дебюта в 1940 году артист избрал Концерт фа минор Шопена, принесший ему и тогда, и впоследствии немало триумфов.

Вторая мировая война надолго разлучила его с родиной. Спасаясь от фашистов, он бежал из Парижа в Лиссабон. Здесь судьба улыбнулась ему: сыграв в случайном концерте, он получил выгодное предложение от известного импресарио и отправился в большое турне по Латинской Америке. А в апреле 1942 года уже играл в "Карнеги-холле" и восторженные рецензии нью-йоркских критиков открыли ему путь во все концертные залы Америки.

Широко развернулась артистическая деятельность Малцужиньского в послевоенное время. Неутомимый гастролер, он многократно объездил весь земной шар, жил то в Швейцарии, то в Аргентине, уже в 50-х годах пользовался мировой известностью как один из лучших интерпретаторов и преданных пропагандистов творчества Шопена. В 1949 году, отмечая 100-летие со дня смерти великого польского композитора, он совершил свое первое кругосветное турне, во время которого исполнял шопеновскую музыку на всех континентах. А другую памятную дату - 150-летие со дня рождения композитора - Малцужиньский отпраздновал, дав более ста концертов в разных странах. Все эти годы музыкант поддерживал тесные связи с родиной, с польскими коллегами. Пламенный патриот, он сыграл важную роль в возвращении Польше национального достояния - Вавельских сокровищ и многочисленных рукописей Шопена.

В 1958 году артист впервые после долгого перерыва выступил на родине и с тех пор возвращался туда почти ежегодно - давал концерты, участвовал в работе жюри шопеновских конкурсов, встречался с коллегами. Его заслуги в деле развития и пропаганды польской культуры были высоко оценены: он был награжден офицерским крестом ордена Возрождения Польши и почетным знаком "За заслуги в польской культуре", избран почетным членом Общества имени Фридерика Шопена и Общества польских музыкальных деятелей.

Однако же справедливость требует сказать, что Малцужиньский вовсе не считал себя исключительно шопенистом и действительно не был "узким специалистом". Значительное место в его репертуаре занимал Лист (правда, тут критики были к нему еще более строги). Среди его довольно многочисленных записей - блестящие, хотя и спорные интерпретации Первого концерта Чайковского, Второго концерта и Испанской рапсодии Листа, Третьего - Рахманинова, произведений Баха, Бетховена, Брамса, Франка, Скрябина, Шимановского... Но все же главная любовь его была отдана Шопену. В середине 70-х годов он приступил к осуществлению своей мечты - записи всех фортепианных произведений композитора. Но внезапная смерть на острове Мальорка, в разгар гастролей, помешала ему достичь заветной цели.

Цит. по книге: Григорьев Л., Платек Я. "Современные пианисты". Москва, "Советский композитор", 1990 г.

При копировании материалов сайта активная ссылка на Все пианисты. История фортепиано. обязательна!